Королевская признательность | Елена Шилина

– Эй, чудище! Выходи на честный бой! – прокричал рыцарь, подняв над потертым шлемом старенький ржавый меч. В эту минуту он походил больше на Дон-Кихота, нежели на отважного принца, рискнувшего вызволить из цепких драконьих лап прекрасную (и единственную) дочь короля-соседа.

Ответом ему послужила тишина да шорох мышиных лапок за декорациями.
– Стоп! – взревел режиссер. – Где дракон?
– Тут я, – выглянула из-за картонной башни рогатая голова.
– Почему ты там, а не здесь? – маленькая толстенькая фигура режиссера перекатилась на сцену и в позе сахарницы застыла перед виновником заминки.
– Ну Ипполит Дионисович, какой же это честный бой, когда он в латах и с мечом против безоружного меня? – растерянно хлопнул ресницами Феху. – А еще и обзывается. Тоже мне друг.
– Когда это я обзывался? – в удивлении переспросил рыцарь. – Это роль такая. Роль. Понимаешь?
– Молчать! – в бешенстве выкрикнул режиссер. – До премьеры меньше месяца, а у нас еще сценарий не отработан! Сказку утверждал сам премьер-министр. Вы хоть представляете, – постучал он по лбу кулаком, – что с нами со всеми будет, если на представлении вы устроите балаган? Меня же из театра вышвырнут ко всем лешим собачьим!
– А мы? – раздался голос из-под шлема.
– На границу сошлют, в рекруты, – буркнул Ипполит Дионисович, потихоньку успокаиваясь. Сам по себе он был человек отходчивый, но очень уж за свое дело радел.
– Так мы репетировать будем или нет? – показалась в окне башни рыжая копна волос.
– Нет! – рявкнул режиссер и продолжил уже спокойнее: – На сегодня все свободны.

Пошарив по карманам, он вытащил пузырек успокоительного и проглотил пару таблеток. «Управы на них нет, молодежь называется. Вот в моей юности все было по-другому...» – бурчал Ипполит Дионисович, спускаясь по ступенькам к своему столу. Но, не дойдя до него пары шагов, он замер: в его режиссерском плетеном кресле развалился усатый котяра.

– Охрана! Кто пустил сюда кота? – воспросил у кулис режиссер – для порядка, так как никакой охраны у театра «Сатир» не было.
– Я не совсем обычный кот, – заметил нежданный гость, поправляя на носу очки.
– Да по мне хоть Бегемот Египетский, – ворчливо отозвался хозяин театра, усаживаясь на соседний стул.
– Позвольте, но Бегемот никогда не был в Египте, – но, увидев, как лицо собеседника наливается краской, кот сменил тему: – Я к господину Сценаристу, – и, понизив голос, добавил: – От Его Величества.

Режиссер ощутимо напрягся: обычно визиты королевских посланников заканчивались незапланированными репетициями к незапланированным спектаклям.

– По коридору третья дверь направо, – проворчал Ипполит Дионисович, торопясь выйти из «священного дома искусства» прежде, чем его настигнет волна «королевской признательности».

Кот проследил взглядом за шарообразной фигуркой и прошел за кулисы, брезгливо отдернув пыльную ткань занавеса. Найти нужную дверь оказалось несложно: она единственная из всех была подписана. Он постучал по выкрашенному в светло-коричневый дереву.

– Да-да, войдите, – послышался из комнаты голос. – Ба! Кто к нам пожаловал! Присаживайтесь, господин Ученый, – Сценарист радушно поприветствовал вошедшего. – Чаю?
– Если можно. Без сахара.
Хозяин кабинета поднял трубку телефонного аппарата:
– Машенька, будьте добры, две чашки черного, – он взглянул на гостя, тот кивнул, – черного чая, без сахара.

Сценарист уселся за стол, по обыкновению сложив пальцы в замок. Его худощавые руки были в пятнах от чернил, на носу удобно расположилась синяя клякса, а разбросанные по полу скомканные листы бумаги свидетельствовали о недавнем сотрудничестве с музой.

– Ну, рассказывайте, как Лукоморье, как работа с туристами?
Кот заложил лапы за голову:
– Реставрируют наше Лукоморье. Русалку перевели пока на королевский двор, там дуб хоть и помладше нашего, но мало в чем уступает старичку. Цепь сняли: звенья проржавели и порвались в двух местах. Отдали кузнецам-гномам, они обещали в сроки выполнить, – кот смахнул с плеча невидимую пылинку. – Так что временно я остался без жилья и без работы. Правда, выделили мне избушку по соседству с Ягой, но больно я привык к своему дуплу, да и к туристам любопытным тоже.
– Помнится, месяца три назад вы говорили совсем иное, – улыбнулся Сценарист.

В комнату робко постучались, хозяин подошел к двери и, что-то шепнув на ухо секретарше, вернулся за стол с подносом в руках.
– Прошу прощения, что не представил, – произнес он, поймав заинтересованный взгляд Ученого, и отпил из чашки горячего крепкого чая. – Но сами знаете: брауни боятся и не очень жалуют незнакомцев.
Кот прищурился, но вместо ответа достал из дипломата тонкую папку.
– Господин Сценарист, я, в-общем-то, к вам по делу.
– Ну-ка, ну-ка, – с интересом в глазах произнес хозяин.
– Премьер-министр просил передать, что Его Величество в полном восторге от ноябрьского представления. К тому же, вы наверняка слышали, что через две недели, по случаю приближающихся новогодних праздников, к нам приезжает делегация с Востока. В связи с этим министр попросил меня отдать сценарий новой сказки лично вам в руки (почте даже власти не доверяют, тем более в конце года). Премьер уверен, – кот пододвинул папку к Сценаристу и заговорщически подмигнул, – что все будет сделано в лучшем виде.
– Да-да, можете не сомневаться, – хозяин пожал коту лапу и, когда посланник скрылся за дверью, дрожащими от волнения пальцами вынул свеженапечатанный сценарий.

– Машенька, соедините меня с господином режиссером... Ипполит Дионисович? Приезжайте немедленно и соберите через час в «Сатире» всех артистов.

На другом конце провода раздался тяжелый вздох.

"Айви-дочь палача"

На берегу бескрайнего океана, в котором рыбы не меньше, чем комаров на мшистых отмелях болот, раскинулось графство Корнуолл, что в Старой славной Англии. Много удивительных историй и легенд ходит по всему белому свету об этом странном месте. Одни только байки о Корнуэльских огромных кошках чего стоят, но на то они и байки, чтобы их, передавали друг другу пьяные рыбаки в пивнушках, доставая из беззубых ртов замусоленные трубки и запивая крепким элем. Наша история будет о событиях, происходивших в Лонстонском замке, который нельзя было назвать ни роскошным не надежным, в отличие от замка Тинтажель, в котором, как известно, появился на свет Король Артур. Во времена, предшествующие восстанию корнцев, было смутно и не спокойно в каждой лачужке деревень графств. Всегда находились преступники и неугодные власти графства люди, но не всегда суд над ними был справедливым и гуманным.
Палач Кайд был достаточно молодым для своей жестокой профессии, но своё дело исполнял с особой пикантностью, присущей истинным садистам, что, впрочем, доставляло немало удовольствия господам, но и наводило немалый ужас на простое население. Он жил в подвальных помещения Лонстонского замка. На дверях его комнат висел огромный замок, не позволяющий любопытным служанкам заглянуть в его мрачные владения. Отсутствие окон и затхлый влажный воздух сделал кожу Кайда белой и блестящей, как пленка на молодом сыре, а его грузное рыхлое тело вызывало отвращение даже у старых, видавших много, дам. Под его бесцветными водянистыми глазами глубоко залегли сероватые тени, придававшие болезненный вид этому молодому человеку. Жены у палача Кайда никогда и не было, да и какая же за него пойдёт? С таким и поговорить боязно, не то что предаться страстным ласкам. Много раз, конюхи, тискавшие молоденьких служанок замка в амбарах и за конюшней, натыкались на жадный горящий взгляд палача, бессовестно наблюдавшего за происходящим распутством. Стараясь увести свою пассию в другое место, они говорили, что от такого взгляда не что мурашки по спине, а напрочь все мужское желание отпадало.
Однажды, когда слуги обедали за летним столом под лозами старого виноградника, Кайди привел к столу совсем юную девушку, лет шестнадцати. Она была скромно одета, а её светлые волосы – убраны под замусоленный чепец. Внешне девушка оказалась некрасивой, а её движения были неловкие, угловатые и вся она напоминала затравленного кролика из Корнуэльских лесов. Кайди хрюкнул о том, что это его жена Джин, и попросил найти ей работу на кухне. Старая повариха Присцилла молча поставила перед Джин тарелку с похлебкой, отломила пол лепёшки и сообщила, что девушка будет отвечать за сбор яиц в Лонстонском замке.Одобрительно кивнув, Кайди принялся за еду.
Что он делал ночами с бедняжкой, не знал никто, по пол ночи из подвалов доносились крики и стоны Джин, а к утру девушка выходила на работу с измучанным видом, не выспавшаяся, пугающаяся от каждого звука. Зато у Кайди было великолепное настроение, он частенько после завтрака, сложив толстые пальцы на свой необъятный живот, дремал под лучами утреннего солнца. Не мудрено, что спустя некоторое время, Джин понесла, хотя ночные крики и стоны на этом не прекратились. Теперь, перед утренним завтраком, Кайди вышвыривал девушку из подвала, пиная вслед кадку с рвотными массами и заставлял мыть каменный пол, прежде, чем она сядет за стол. Всем было жаль бедняжку, но спорить с палачом –не самое благородное занятие. Его жестокие казни оставались надолго в памяти людей яркими тошнотворными образами. После повешенья, он любил стянуть за ноги жертву и додушить её сам, а если дело доходило до пыток, то ему в этом не было равных! Кайди не боялся прогневить всевышнего, он смеялся и говорил о том, что вся его работа –Господу в угоду. Когда Джин пришло время рожать, Кайди заявил всем, что он сам примет роды, растягивая свой рот в мерзкой улыбке. Как не уговаривали его повитухи, пустить их к девушке, он только рявкал в ответ.
Холодным апрельским вечером, палач велел принести тёплой воды к порогу и побольше чистых тряпок. Он был явно навеселе. Его глаза горели странным возбуждением, а изо рта воняло алкоголем. Старый священник Нирт сложил руки в молитве за душу Джин, он знал, что этой ночью она покинет измучанное тело и вознесется в чистые приветливые чертоги Господни.
Вопреки ожиданиям, криков не было, но к утру, Кайди вынес ведра с кровавой водой и сжег кровавые тряпки. Все облегчённо вздохнули, понимая, что Джин осталась жива и роды прошли успешно. Палач всем заявлял, что мать ещё очень слаба и ей пока не стоит выходить на улицу и забирал подносы с едой к себе в подвал, но через пару недель он заявил, что Джин мертва и тело нужно похоронить. Судя по очертаниям под платьем умершей, не трудно было догадаться, что живот Джин был вспорот, наверное даже еще во время родов и страшно представить, что пришлось вытерпеть ей в последние дни своей жизни. Зато мы увидели Айви –крохотную малышку, которую Кайди бережно носил в своих потных лапищах, сюсюкаясь и строя смешные рожицы. Он сам растил девочку, не подпуская к ней ни служанок, ни кухарок. Нередко малышка оказывалась на работе у своего папочки. И, к ужасу, собравшихся поглядеть на казнь людей, добавлялся жуткий вид маленькой очаровательной девочки, которая подползала к откатившейся голове и засовывала пухленькие розовые ручонки в рваную шею, вымазываясь в кровь и заливаясь восторженным детским смехом. Когда девочке исполнилось семь лет, стало понятно, что эта малышка с ангельским личиком и светлыми кудряшками, как у своей матери, обладает поистине дурным и жестоким характером. Кайди безумно любил дочь, потакая всем её просьбам и шалостям. Он подарил ей изящный тонкий нож, чтобы она могла забавляться с дворовыми кошками, отсекая им кончики их веселых хвостов, объясняя, что слишком много этих вонючих, вечно голодных тварей стало путаться под ногами. Он счастливо улыбался, когда Айви ставила ловушку на птиц и вспарывала трепещущие тушки, доставая маленькие горячие сердечки. Айви говорила, что она очень любит сердечки, и ей любопытно посмотреть на сердца всех животных, птиц и даже рыб, что встретятся. Однажды, Кайди не вышел к завтраку, не вышла к завтраку и Айви. Виночерпий долго колотил в старую подвальную дверь, но без ответно. К обеду дверь было решено выломать. Все любопытной толпой ввалились в подвал палача Кайди и нашли лишь его вспоротый труп, у которого сидела семилетняя Айви, с любопытством рассматривая свежедобытые внутренности. От этого жуткого зрелища никто не мог отвести взгляд, а дочь палача, оторвавшись от своего занятия, посмотрела на них и произнесла с искренним восторгом: «Сердечко моего любящего отца – самое красивое из всех сердечек, которые я видела!»
Алина Сысоева

«Ты так располнела, что я тебя еле узнала» - говорит подруга, с которой я не виделась сто лет. А я улыбаюсь в ответ на эти пошлые слова, а про себя говорю: «Ну, здравствуй, старость».

-Здравствуй – отвечает она, смущенно улыбаясь.

-Ты одна?

Она вопросительно смотрит в ответ.

-Если ты старость, то где мудрость? Я слышала, вы ходите вместе.

- Да мы едва знакомы. Это все слухи. Я мудрость вижу редко. Чаще я прихожу, а её до самого конца может не быть.

- А опыт и душевный покой? Они где?

-Прости, но чаще всего в моей компании иные спутники: проблемы с памятью, подагра, лишний вес, повышенное давление, нервное истощение, ночные страхи, желание рыться в воспоминаниях, брюзжать, критиковать времена и нравы...

Наступает молчание.
- А где я буду жить? - спрашивает Старость.

- А где ты обычно живешь?

- Я живу где придется, но предпочитаю фотоальбомы, старые вещи, коробочки с лекарствами, пустые флаконы от духов. Впрочем я не привередлива. Могу ночевать в костях, больных ревматизмом или в глазной катаракте. Ты меня где поселишь?

- Это бред какой-то. А где твои вещи? У тебя ни сумки, ни чемодана.

-В них нет нужды. Я живу без вещей. Понимаешь, мои вещи - это люди. Мне приходится изнашивать их самих, а не ботинки или перчатки.

- Изнашивать.. И меня?

- Пришло твое время. Ты удивлена?

- Ну, не то чтобы удивлена... Теоретически я давно была готова. Я думала об этом. Ну чтоб вот так.. Вдруг...Слушай! А ты не могла бы...

Чтобы меня понять Старости не нужно было дослушивать.

- Я могла бы. Ты можешь отсрочить мой приход на время диетами и спортзалами. Ты можешь удержать меня на расстоянии разными хитростями. Но это будет временная победа. Окончательная победа будет за мной... И за моей старшей подругой...

На этих словах начинаю креститься. Старость тоже креститься.

- Молиться надо, - говорит Старость. - И когда вслед за мной придет та, чей приход я извещаю, нужно будет молиться. Люди порой об этом забывают.

Старость сначала медленно, а потом живее рассказывать какие странные настали времена.

- Меня заставляют красить губы и завивать волосы, танцевать и интересоваться политикой. Я перестала узнавать себя в зеркале с тех пор, как появилась пластическая хирургия. Не знаю стала я красивее, но поглупела точно. Я уже перезабыла добрую половину сказок, боюсь скоро разучусь разговаривать с маленькими детьми.

Мне стало жаль Старость. Никому не нравится, если от него все шарахаются и бегут. Старости хотелось бы, чтобы её встречали с радостной улыбкой.

Искра взаимной симпатии сверкнула между нами. Старость вздохнула:

- Ты извини за вторжение. Я пока пойду. Но буду приходить время от времени. Ты когда забудешь что-то или не сможешь нитку в иголку вдеть, знай - это я рядышком хожу. На глаза лезть не буду, ты мне нравишься.

Уходя, обернулась и сказала:

- Ты только не бойся. И не нервничай. Я ведь не первый год рядом с тобой хожу. Просто время пришло открыться. Все идет свой чередом..

Про кота | Александра Власова

Коту не понравилась Лидия.
Имя само приторное, липкое. И сама она такая же. Так и жмётся к человеку (его человеку!!!), так и льнёт. Вся прилизанная и пахнет гадко, цветочками. Много и глупо улыбается. Кот был стар и много повидал на своём веку. Кот таких не любил.

Лиде не понравился кот. Он ободранный, точно блохастый. На улице, поди, гуляет, а потом всю грязь тянет в квартиру. А это что у него? Шрам? Так он ещё и дерётся?!

— Милый котик, — робко улыбнулась девушка.

«А ты совсем не милая», — ясно дал понять котик, демонстративно повернувшись к ней попой.

— Как хорошо, что вы поладили, — обрадовался хозяин. — А то он у меня Вику, соседку из третьего подъезда, когда за солью забегала, искусал. В руку вцепился, еле отодрали. А в тебя не вцепился. Нравишься.

— Правда? — растерянно пролепетала Лида. — Да, милый котик, очень милый, — всё повторяла она.

Котик тем временем принялся умывать косматую морду да искоса поглядывать на гостью. «Ничего. Твой черёд ещё наступит. Мы этих Маш, Вик и Лид кусали-кусали, кусали-кусали».

Лидия ойкнула и побежала на кухню. Правильно, женщина, там тебе самое место. Кот проводил её подозрительным взглядом, а затем сам неспешно пошёл следом. Надо проследить: может быть, она колбасу кошачью воровать пошла, – и проверить, закрыла ли окно, перед тем, как уйдёт. Окно — дело ответственное. Он всяким женщинам не доверяет!

***

Как это «она будет жить с нами»?

Женщине не место в мужском убежище! А как же их ночные пения под гитару с кошачьим подвыванием? А как теперь играть в футбол пустой банкой из-под пива?

Кот проорал это Человеку прямо в лицо. Но тот лишь погладил его по ободранной морде:

— Что, котяра, тоже соскучился по настоящему теплу? Вон как радуешься, наконец-то у нас будет семья!

А мы что, не семья?! Кота аж подбросило. Но Человек снова ничего не понял. Засмеялся: «От радости прыгаешь». Он вообще с тех пор, как с этой Лидочкой связался, бестолковым стал. Зато всё время улыбается (от неё заразился) да глаза дурацким блеском горят. Валерьянкой она его опаивает, что ли?

Ну ничего, Свет, Насть и Лид у него было много, а кот — на все времена один. Посмотрим ещё, кто кого!

***

Что? Не смотрите на него так, она первая объявила войну!

Сразу, как Человек ушёл, она подло заманила его в ванную куриной котлетой. Потом напала и, пока кот не опомнился от шока, засунула в таз, наполненный водой, начала тереть чем-то склизким и вонючим (она называла орудие пыток странным словом «мыло»). Сопровождала Лида этот жуткий ритуал адской песенкой: «Любят коти умываться больше, чем с утра кусаться», — подрывающей основы кошачьего бытия!

Конечно, он сопротивлялся, кто знает, может, она его вообще утопить удумала! Ну, подумаешь, немного разодрал кофту. Он в целях самообороны.

А в новых сапогах, так это — страшная месть. Слышишь, хозяин. Месть. Она первая начала!

— Эх, Васька-Васька! — покачал Хозяин головой. — Так с девушками нельзя! Не получишь ты мою сосиску.

— Котик, я хотела как лучше. Чтобы ты стал хорошеньким, чистеньким, — оправдывалась Лидочка. И окно забыла закрыть, как он и думал. Одни беды от этих баб!

***

Люди сошли с ума! Они начали бегать туда-сюда по квартире. Смеялись, пели песни, ели что-то жутко вкусное и плясали так, что у него заложило уши. Лида надела белое платье с длинным шуршащим шлейфом. На который кот тут же начал охоту. Но Лида почему-то не заругалась, а начала тихонько играть с ним шлейфом под столом. Он так разыгрался, что на секунду забыл о шёпотке, что раздавался со стороны окна.

— Котик, только когти не выпускай, — вдруг хихикнула Лида. И как взятку за невыпущенные когти протянула его любимую куриную котлету.

Одна лишь Вика из третьего подъезда была мрачнее тучи (и мрачнее призрака, что время от времени мелькал в их окнах). Ходила, кусала наманикюренные ногти, а один раз на этот шлейф наступила. Совершенно специально, Кот сам видел!

— Ну что, Васька, рад ты новой хозяйке? — спросила она у Кота.

— Хозяин у меня всегда один, — прошипел Кот, — А Лида так, котлетодоставщик!

И, чтобы это уложилось доходчивее, тихонько куснул. Вика взвизгнула и побежала жаловаться Хозяину. «А Лида вот никогда не жаловалась. Даже когда я испортил её сапоги, — подумал Кот, дожёвывая котлету. — Это Хозяин сам обнаружил. Может быть, она не такая уж и плохая? Ради котлет потерпеть можно».

Вкусно!

***

Кот быстро смекнул, что с Лидой жить удобнее. Хоть играть в футбол банкой из-под пива больше не дают, куриные котлеты поставляются ему в миску стабильно. Но Кот всё равно ей на всякий случай расслабляться не давал, держал в строгости. Периодически припугивал то шипением, то рычанием. Лидочка ойкала и убегала на кухню. А закрывать на ночь окна он её приучил.

Ещё у неё можно было заимствовать много прикольных игрушек. Она называла их «тушь» и «помада», Кот воровал их со стола и гонял по всей квартире. Лида смешно ругалась и бегала за ним, но догнать не могла. Регулярно стелились новые уютные подстилки. (Правда, после того, как он на них спал, Лида почему-то кричала: «Котя! Я же только их постелила, чтобы погладить! Опять ты испортил!» — но у Кота всегда был аргумент: «Не испортил, а украсил ценным мехом». Лида всё равно бегала вокруг него, смешно размахивая тоненькими ручками.)

Хозяин стал задумчивым. Кот застал его за тем, что он играет на гитаре не их любимую песню: «Ничего на свете лучше не-е-ту, чем бродить с котом на кухню эту!» — а странную мелодию: «Ложкой снег мешая, ночь плывёт большая», — и загадочно улыбается.

Кота это насторожило, он не понял, кто мешает ложкой какой снег. Поэтому пошёл уточнить у попугая Гриши с первого этажа. У него хозяйка напевала такую песенку, и Коту было нужно узнать, чем всё это грозит.

***

«Ребёнок — это человеческий котёнок», — объяснили Коту во дворе. Что такое человеческий котёнок, Кот знал не понаслышке. Поэтому стал готовиться. Изучать баюнное ремесло. Это только кажется, что детей котам укладывать так легко. Слушал наставления других котов-воспитателей. «Ты, главное, — нервно мяукала старая рыжая кошка, — кусай его, когда он вместо того, чтобы уроки учить, убегает играть в солдатиков». «Или когда прыгает с разбегу на диван. Это только котам можно», — перебивал её молоденький, но очень мудрый кот. «Сперва я научу его воровать для меня сосиски», — решил Кот.

«Если, конечно, тот, кто сторожит ночью у окна, не выманит меня раньше», — пришло ему в голову. На секунду даже кончик хвоста похолодел.

Хозяин принёс откуда-то маленькую кроватку. Кот думал, для него, уж очень хорошо она ему подошла. Но Хозяин на него шикнул: видимо, всё-таки не для кота, а для того самого котёнка.

Только Лидуся какая-то странная. Вроде улыбается как обычно, а глаза грустные. Надо на всякий случай её искусать.

***

Снова плачет.

— Что случилось? — спросил Кот на понятном кошачьем. Что случилось, и так ясно. Она снова ездила к людям-которые-носят-белые-шкуры, ему про них попугай Гриша рассказал. После таких походов Лида лежала на кровати и долго не могла встать, глядела в потолок. И плакала, плакала, плакала.

— Лидусь, что с тобой? — замаячил в дверях силуэт Хозяина.
— Ничего, милый, всё прекрасно, — и улыбнулась новой ненастоящей улыбкой.

(Настоящую улыбку она потеряла совсем недавно, когда к ним заходила эта противная человечиха Вика. Они сначала что-то пили, смеялись, а потом Вика, которую он давным-давно изодрал за то, что повадилась забегать к Хозяину за солью, шепнула Лидии, Кот сам слышал:
— Не расстраивайся. Материнство не для всех. Бог даёт детей лишь достойным.
Лида уронила поднос с пирожными. Сразу бросилась их поднимать. А когда поднялась, улыбка у неё была уже не Лидина, не настоящая. Настоящую, видимо, выронила, да так и не нашла.)

— Ну, прекрасно — так прекрасно. Ты это… всё равно самая лучшая, — неуклюже лепетал Хозяин. Лида продолжала не по-настоящему улыбаться.

— Ну ладно. Ничего — так ничего, — пробормотал он и скрылся в прихожей.

Ну вот! Человеческие утешения не помогают. Значит, настало время кошачьих?

***

— Подумаешь, не будет у тебя котят. Человеческие котята вообще — существа странные, — объяснял Кот. — Могут и камнем заехать. И консервную банку на хвост нацепить. Хотя один человеческий котёнок был совсем другим. Он взял меня на руки и принёс домой. Правда, я тогда ещё не знал, что это мой дом.

Хотя зачем он это рассказывает? Лида не слушает. Сжалась. Надо как-то её растормошить. Добро пожаловать, стрессотерапия! Хей! Видишь, я деру обои. Смотри, какой я плохой! А вот сейчас — сейчас я гоняю твою помаду по всей квартире!

Но девушка почему-то не бежит за ним. Не кричит. Только посмотрит и скажет:
— Хватит, Вась. Вот только твоих закидонов мне не хватает.

И сразу как-то и помаду катать, и тушь воровать, и драть стены расхотелось. Утешениями тут не поможешь. Ей нужно сегодня Чудо. Извините, он не фокусник. Плата за кошачью магию слишком велика. У него жизнь осталась всего одна. Да прикройте уже окна!

***

Дождь хлестал. Кот не боялся грозы, когда был в доме. Суставы неприятно ныли. «На улице сейчас холодно. А я был бы там, не сотвори хозяин Чуда для меня», — думал он.

Грозный дух в виде гигантской мстительной мыши маячил за окном. Ухмыляясь и маня кота за собой. «Не у-уйдёшь. Ты должен был сгинуть на ули-и-иц-це-е-е е-ещ-щ-щё-ё десять лет наз-з-за-ад», — шипел он, скалясь и маня Кота за собой.

— Наверное, из-за тебя коты веками мстят всем мышам, — огрызнулся Кот, понимая, что в этот раз и правда не уйдёт. Шёпот становился почти невыносимым. Смерть охотилась за ним последние пять лет. «Что ж, сотворю и я чудо напоследок», — решил он, собирая последнее целительное тепло.

***

Опять этот противный Кот? Лида проснулась от жара на животе. И так жарища, плюс тридцать градусов. Ещё этот сидит на животе, тарахтит, как батарея, и не мигая смотрит жёлтыми глазищами. Кот невзлюбил её с самого начала, в сапоги гадил, кофты драл, а теперь ещё и спать не даёт!

— А ну кыш. Иди отсюда, — слабо попросила она.

Ноль реакции. Лохматое чёрное чудище облюбовало её живот в качестве подушки и cпрыгивать не собиралось. «Странно, — подумала девушка, не замечая, что на его шерсти прибавилось седых волос. — Васька никогда не приходил ко мне раньше, а в последнее время зачастил. Как будто высиживает что-то».

Высиживал.

***

Коту не нравилась Лидия. Лидии не нравился кот.

Кот ушёл за три дня до того, как дом огласился детским криком. Его не нашли ни во дворе, ни в парке. Ни даже по объявлениям на остановке.

— Хороший был котяра. Друг, — вздыхал Хозяин. — Ну ничего, наша девочка подрастёт — мы ей тоже Кота заведём.

— Конечно, — кивала Лида, не отводя счастливого взгляда от дочки.

Она так мужу и не призналась, что каждый раз, когда она баюкает малышку, ей почему-то вспоминаются жёлтые кошачьи глаза.

Не сказка, но классно же)

А в деревне, знаете ли, хорошо. Вот прям хорошо. Приехал – тебя СРАЗУ встретил кот. Настоящий, деревенский кот. Да, с яйцами. Не те бздливые городские кастрированные и пастеризованные котики, которые от хлопка дверью машины ломятся на другой край города. Этого кота ты можешь погладить. Ну, он встретил и мяукнул. А что муяакать, у меня жрать нечего, сейчас сам пойду в магазин. Между прочим, в один из трех магазинов. За творогом. За шикарным творогом и яичками, между прочим все «нашинское».
- Здрасьте, тётя Ира.
- Здрасьте, тетя Лена.
Тетя Ира и тетя Лена знают меня все мои сраные 26 лет.
В отпуск, говорю вот, приехал. Молодец, молодец, какой большой стал.
Дядя Саша пошёл вот свиней кормить, уже несколько поддатенький, оттого и бодрее.
-о, Петро на побывку приехал! Че отощал? Или потолстел, хрен тебя разбери, какой здоровый стал. Пойдем, на руках поборемся, а лучше, поди, мне машину толкни!
Хе-хе.

И пошел дальше в гараж. А я в магазин.
-Здрасьте
-Здрасьте.
-Драсти
-Здравствуйте.
- Здрст
-Здрасьте
Когда идешь по деревне, надо здороваться со ВСЕМИ. Даже если ты не знаешь эту бабку, даже если гусь этой бабки в детстве тебя пугал до усёру. Здоровайся. Пьяный, драный дед на велосипеде?
-Здрст.
Какая-то тётка, дочка которой училась с тобой в седьмом классе, пока не уехал в город?
- Здрасьте
Продавщица тётя Галя?
- ЗДРАВСТВУЙТЕ!
Не то, что бы ты очень вежливый и желаешь всем здоровья и приятного дня, не совсем. Просто если ты идешь и не здороваешься – значит, ты не местный. Не то, что бы это плохо или хорошо, но я-то местный! Все должны знать. Здрасьте-здрасьте-здрасьте.
Молоко, яйца, творог. 147 рублей. А, кстати! Да! Колбасы грамм сто! Кот же. Встретил меня, ну.
Иду назад. Кот сидит у машины, на тебе, кот, колбасы. Кот воспринял это тривиально. Он хоть и деревенский, но намного более сдержан и воспитан, нежели городские котики. Но от машину все же отойди, хотя небось пометил уже.
Кстати, о машинах. В деревне вот абсолютно все равно, какой у тебя автомобиль. У него должно быть ДВЕ функции:
1) Привезти
2) Отвезти
Все. Главное, что бы бабушка была довольна и помещалась с рассадой, ведром яблок и покупками. Гелентваген? Хорошо. Копейка? Хорошо. В кредит? За наличку? ЭТО ЖЕ МАШИНА, вообще насрать, катайся и радуйся. Поэтому, даже вполне обеспеченные люди ездят на «Жигулях» просто из логики «машина – средство передвижения». И это логично.
Так же, как и одежда. Она должна быть функциональна. Можешь ходить в калошах, можешь в "нью бэлленсах".Потому что вдруг репейник. Или лужа. Или нет. Главное, что бы чисто и опрятно, остальное - не суть, когда идешь по деревне.
Два паренька идут, перед ними лужа. Можно обойти, но лучше же проверить, насколько она глубока. Молодцы пацаны, не подкачали, правильное детство, да и лужа всего лишь по колено, по их, детское колено. Родители, видать, так же грамотные, потому что пацаны были одеты во все простенькое и быстро стирающееся. Диалог, после проверки лужи был следующий:
- Пошли репейник собирать и в собак кидать?
- Пошли!!
Грамотно, времени зря не теряют.

Закрыл машину, пришел домой, лег.
И тишина…
Слушаю только шум в своей глупой, бестолковой головушке, которая совершенно напрасно вмещала в себя винегрет мыслей и страхов. И то, что занимало меня в городе и казалось крайне важным, обретя тишину и порядок, оказалось настолько ничтожно мелочным, что даже странно, что я обращал на это внимание.

Тишину прервал в прямом смысле этого слова ПЕТУХ. Не абстрактный и вероятный человек-п***рас, а петух. Значит, пора делами заняться, но парадокс в том, что при этом никуда торопиться не надо. Вот воистину, времени в деревне больше. Все в шаговой доступности. Поэтому и обед два часа и времени полно и на вечер никаких планов. В сад к бабушке, в райцентр по делам, с машиной повозиться – все успел до темноты. Интернет убогий, телевизор не показывает. Хочешь – делами займись, хочешь – напейся, хочешь… да какая разница. Главное знай - здоровайся, ты же местный.

Хорошо в деревне. Хорошо.
Автор Пётр Петрович

Я знала Юлю совсем молодой девушкой. Она всегда была серьезной. Училась на инженера, потом работала. Ходила с друзьями в походы, в том числе дальние и довольно тяжелые.

Говорила так:
— Катерина, понимаете, я люблю природу.

Я невольно улыбалась. Она на улыбку не отвечала, уточняла:
— Любовь — действенное чувство. Да, в лесу я соблюдаю все правила пожарной и прочей безопасности, сжигаю, закапываю то, что может быстро разложиться, увожу трудно разлагаемый мусор с собой, вырастила сколько-то деревьев. И все же мне кажется, что этого мало.

— Юля, — говорила я, — природоохранных радикалов — пруд пруди. Сейчас в цивилизованных странах это модно. Вместо баррикад Делакруа, понимаете? Если вы чувствуете в себе призвание — без проблем. В перестройку у моего мужа под окнами его лаборатории Института ядерной физики месяцев пять жили в очень красивой палатке (у нас самих в ту пору палатка была брезентовая, застегивающаяся на деревянные пуговицы) активисты «Гринписа», протестовали против чего-то ядерного. Физики и биологи иногда приглашали их помыться, а те угощали их какими-то дефицитными по тем временам европейскими или американскими продуктами. При этом реактор института стоял, потому что финансирования не было. Но здесь же главное — идея. Убей лесоруба, спаси дерево. Выпустим на свободу всех лабораторных крыс, дрозофил из пробирок и дрожжи из чашек Петри.

В моей собственной жизни баррикад как-то не сложилось, но от участников штурма и обороны нашего Белого дома (или тех, кто себя за них впоследствии выдавал) я знала, что все это весьма духоподъемно, а литература и картины в Эрмитаже и Русском музее дали мне понимание степени архетипичности процесса.

К тому же то и дело доводилось читать статьи про озабоченных экологией людей, которые использовали лишь то, что другие выбросили на помойку, или разводили кур и брюкву на окраинах мегаполиса, или жили в домике на дереве. Вариантов масса.

— Но понимаете, Катерина, все дело в том, что я-то совершенно не радикал и никакого стремления к жизни на баррикадах или вблизи помойки не имею, — объясняла Юля.

— Тогда придется еще думать, — соглашалась я.

Жилья от родителей Юле не досталось, пришлось зарабатывать самой. С ее любовью к природе ей хотелось дом, а не квартиру. Однако ее работа — в городе. Земля в пригороде Петербурга очень дорогая.

Юля вышла замуж за Илью. Илья тоже был инженером и разделял ее взгляды на мир. Они вместе купили участок земли и стали постепенно строить дом.

«Все-таки яркое желание служить свободе или природе — это дело юности, — думала я. — Потом в норме на первый план выходят другие заботы. А если не выходят, то, скорее всего, что-то в онтогенезе этого конкретного человека пошло не так».

— Там, где мы строим дом, сравнительно недалеко, есть очень красивое лесное озеро, — рассказывала мне Юля. — Но поскольку это близко к городу, там огромная антропогенная нагрузка. Люди приезжают на машинах на пикники, приходят из соседних поселков. Шашлыки, музыка. Сожженная и вытоптанная трава, туалетная бумага по кустам, сломанные деревья, кучи мусора. Прямо зрелище экологической катастрофы.

— Понимаю, видела такое не раз, — вздохнула я. — И озеро это знаю. Очень обидно, жалко его и вас. Вы сами всегда очень аккуратны в природопользовании, живете рядом с озером, а отдохнуть на нем невозможно — одни отрицательные эмоции.

— Мы с Ильей ездим туда на машине каждое воскресенье, — сказала Юля. — Проводим там от двух до трех часов.

— Да?! — удивилась я.

— Мы привозим восемь больших черных пластиковых мешков — больше у нас просто в машину не помещается, надеваем перчатки, ходим и собираем мусор. Потом складываем мешки в машину, отвозим их на свалку. В общей сложности получается от четырех до пяти часов в неделю. Мы решили — так правильно.

— Вы там ведете какую-то агитационную природоохранную работу?

— Нет, никакой работы. Просто ходим и собираем. Иногда Илья подрезает или лечит поврежденные деревья, он этому специально учился.

— Давно вы это делаете?

— Два года. Привыкли уже.

— С утра в воскресенье?

— Скорее днем: Илья любит поспать.

Я отчетливо представила себе эту картину. Чад от шашлыков, столики, машины, орущие колонки, женщины режут огурцы, мужчины вскрывают банки с пивом и бутылки с чем-то покрепче, бегают и визжат дети, лают собаки. Мимо и вокруг всего этого ходят два серьезных высоких человека с черными мешками в руках и собирают в них мусор — банки, бутылки, пластик, туалетную бумагу. Собрали на этом участке — грузят мешок в машину и переезжают на следующий.

«Кто они такие?» — раздраженно думают взрослые.

Непосредственный ребенок подбегает и спрашивает:

— Тетя, дядя, вы тут дворники?

— Нет, мы инженеры, — спокойно улыбаясь, отвечает Юля.

— А зачем же вы здесь?

— Чтобы было чисто и озеро могло дышать.

Юля говорила, что, поскольку люди часто ездят на пикники на одно и то же место, их уже узнают и называют «призраки с мешками».

* * *

Дети у Юли с Ильей получились не сразу. Но в конце концов все-таки родилась дочка, и я за них очень радовалась.

— Вот теперь, наконец, у них все есть, и им не придется… — смутно и незаконченно подумала я.

Потом, несколько лет спустя, я случайно увидела их фотографию в многотиражной газете «Метро». Они стояли полуотвернувшись, в руках у каждого — по черному мусорному мешку. Рядом стояла крошечная девочка в больших голубых перчатках. У нее в руках был мешок поменьше, с картинкой. Она смотрела прямо в камеру и улыбалась.

В заметке под фотографией двое других людей, мужчина и женщина, говорили:

— Мне всегда хотелось, но просто не приходило в голову как. У меня тоже есть рядом озеро. И я тоже стал это делать. Четыре часа в неделю — это каждый может себе позволить.

— Вам не обидно, что кто-то мусорит, а вы тратите свой выходной — убираете? — спрашивал корреспондент газеты.

— Нет. Каждый отвечает за то, что делает он сам. Главное — понимать, что ты делаешь именно то, что считаешь правильным.

Спустя еще некоторое время мы встретились с Юлей.

— Ну как, — спросила я, — на озеро ездите?

— Ну разумеется, — пожала она плечами. — Все вместе, с дочкой и сыном. Он еще мешок носить не может, но уже понимает, что такое мусор, и носит к сестре.

— Восемь мешков? — уточнила я.

— Шесть! — радостно улыбнулась Юля. — А недели три назад было всего пять!

— Постарели, снизили норму? — усмехнулась я.

— Нет, просто больше не было! Люди стали меньше мусорить. Мы видим: собирают аккуратно все свое и увозят. И деревья не ломают. И музыка больше так не орет. И еще дети тех, которые на пикниках, подражают нам: берут мешки, ходят и сами собирают мусор.

Я молча вскинула пальцы в знаке «виктория», и Юля повторила мой жест.

Каждый может. И не обязательно быть радикалом.

Катерина Мурашова

Старый дом | Александра Пустовойтъ

Откуда-то Лохматый знал, что таких уже давно не строят. Недаром рядом с блестящими от стекол многоэтажками его дом выглядел потрепанным грачом среди стайки павлинохвостых голубей. Два этажа, бревенчатые стены, черепичная двускатная крыша с ярко-зелеными пятнами мха и небольшой эркер с резными наличниками. А еще высоченные, в два человеческих роста, потолки, скрипучие деревянные полы и печка. Очень маленькая, даже крохотная, неказистая, со странным именем «буржуйка».

Давным-давно, когда Лохматый переехал сюда в заношенном до невозможности яловом сапоге, этот дом ему не особо приглянулся. Слишком он был большой, без сеней, и потолки были чересчур высоки. Пытаясь свыкнуться с переменами, Лохматый целых две недели искал себе укромный угол, а по ночам скрипел зубами от досады. Впрочем, он лучше всех знал, что дом не выбирают. Да и что такое уютный дом, если в нем не живет уютных людей?

Со временем дом обжился, обзавелся своими пауками, мышами, сверчками, котами и прочей живностью. Странная буржуйка, пусть и не роскошная белобокая красавица, но все же теплая, пахнущая дымом и золой, стала для Лохматого утешением. И он частенько сидел за ней, грея ноющие от старости бока. Теперь дом казался ему своим. Его просторные комнаты пропитались запахами, на окнах появились ситцевые занавески и горшок с яркой кумачовой геранью, доски пола облупились, потом заблестели. Дом стал по-настоящему теплым и уютным, но потом обветшал. И люди уехали из него.

А про него, Лохматого, забыли.

Он никогда не задумывался, почему так получилось. А дом меж тем выстыл, став похожим на склеп, потом покрылся пылью и плесенью и стал ветшать буквально на глазах. Сначала Лохматый пытался поддерживать его, но быстро понял, что одному ему ни за что не справиться, и продолжал лишь изредка топить буржуйку старыми досками и обломками мебели, чтобы хоть как-то согреться. Так прошла зима. А по весне к его дому подкатила огромная ярко-оранжевая телега с железным ковшом на длинной оглобле, и Лохматый понял, что это не к добру. Он в последний раз затопил печку и спрятался за нее, пытаясь не думать о том, что будет дальше.

– Эй! Ты здесь еще, дедуль?

Лохматый осторожно высунул нос из-за печки. В окне маячила кошачья голова, похожая на маленькую тыковку с пышными усами. А потом и сам кот протиснулся в узкую форточку и спрыгнул на пол.

– Ты чьих будешь? – рыкнул Лохматый, завозившись в своем углу, как сыч в дупле.
– Эй, дедуля, ты разве не помнишь меня? Это же я, Федька, Маруськин сын!
– Федюнька? – оторопело переспросил Лохматый.
– Все ты помнишь, старый хрыч! Меня всего года три назад в новый дом отдали. А до того ты нянчился со мной, помнишь? – Рыжий подскочил к нему и начал, мурча, тереться о рукав. – Я думал, что уже не увижу тебя!
– Да брось ты, Федюнька, куда я денусь-то? – пробормотал Лохматый. – Сам-то как?
– Отлично все! – Федька сел, приобнял хвостом лапы. – Я тут неподалеку живу, в двух кварталах. Дом у нас большой, но теплый. Мышей, правда, маловато, и те в подвале шкерятся. Но меня кормят, что твоего кабанчика, так что не жалуюсь. Кстати, подарок вот тебе принес… погоди, достану.

Федька вылез в окно, потом вернулся, держа в зубах пышную блестящую ватрушку, с одного бока бережно завернутую в бумажную салфетку.

– Смотри, – сказал он, кладя её перед Лохматым, – хозяйка моя делала. Опробуешь?

Лохматый развернул ватрушку, понюхал. Сладкий запах печеного теста показался ему по-домашнему мягким и знакомым. В груди растеклось приятное тепло, а из глаз брызнули слезы.

– Ну, как?
– Хор-роша, – пробормотал Лохматый, пряча нос в рукаве.
– Слушай, дедуль, я вот что подумал… – Федька неуверенно переступил с лапы на лапу. – А может, ты – к нам? У нас хорошо. И тараканов нет, представляешь? Печи, правда, тоже нет. Но в современных домах их нет вообще, зато есть теплые батареи…
– Ты это сказанул, конечно… Как же я пойду? Надо, чтобы забрали… лапоть чтобы старый, ношеный… – забормотал Лохматый. Он опустил голову, уставившись на надкушенную ватрушку.
– Ла-апоть? – изумленно переспросил Федька. – Лаптей не знаю. А может, еще что-нибудь сгодится?

Лохматый пожал плечами. У него и так скребла на душе дюжина отборнейших черных котов. Навязчиво всплыла в памяти эта странного вида телега под окнами, будь она неладна… Но только вот незадача – чтобы перевезти его из одного дома в другой, нужен был целый ритуал. С закидыванием лаптя или хотя бы сапога, но обязательно ношеного, в угол, выметанием и завязыванием сора в узелок, с уговорами и приговорами. А что мог сделать кот? Без живых человеческих рук?

– Так что такое этот лапоть? – не унимался рыжий.
– Обувка то, – буркнул Лохматый.
– Я слышал, – тихонько начал Федька, – что этот дом сносить собираются. Вроде как он плохой. А что с тобой будет, дедуля?

Лохматый не ответил.

– Ну? Отвечай уже, а то у меня сердце не на месте, как подумаю обо всем этом и о старом нашем доме...
– Что будет – того не ведаю, – буркнул Лохматый, не поднимая головы.

Рыжий помолчал, нервно молотя хвостом об пол.
– Ладно, я что-нибудь придумаю, – неуверенно промявкал он. – Ты только дождись меня.
Попрощался и выскользнул в форточку.

Лохматый дожевал ватрушку и снова залез за печку, по привычке стараясь не потревожить паутину в углу. Паук из нее давно сбежал, от него осталась лишь сброшенная шкурка, трепетавшая от ходивших по дому сквозняков. Луна выглянула из-за порванной занавески и закатилась за плоские крыши соседних многоэтажек. В эту ночь Лохматому не спалось. Он ворочался в своем уголке, невольно прислушиваясь к протяжным стонам ветра под стрехами, тоненьким и визгливым, как у подкинутого кикиморами дитяти. Именно тогда, ежась от холода в своем уголке, он вдруг понял, что от того теплого, ситцевого, напоенного солнечным светом дома, который он знал, осталась лишь пустая оболочка – сброшенная шкурка паука, плясавшая в паутине. Впервые за три сотни лет Лохматому стало страшно. Он вжался в щель между боком буржуйки и стеной и затих.

Утром пришла беда. Лохматый выглянул в окно, услышав возню во дворе, и обомлел. Ярко-оранжевая телега зашевелилась, вспарывая нежную весеннюю траву рубчатыми колесами. Огромный зубастый ковш поднялся и вцепился в крышу его дома, пробил её и дернул. Затрещали бревна, с потолка посыпалась штукатурка. Ковш вжикнул и цапнул оголившуюся стену, с диким скрежетом оторвав от нее сразу три бревна. Лохматый с ужасом метнулся в угол, вжался в холодный бок буржуйки, зажимая уши. Остатки его мира рассыпались в пыль у него на глазах.

– Эй! …лапоть! – донеслось вдруг сквозь весь этот грохот.

Перед носом шлепнулось нечто красное, воинственно размахивающее белыми шнурками.

Лохматый повернулся и увидел Федьку. Тот выглядел ужасно. Весь грязный от пыли и штукатурки, с оцарапанным ухом, он продолжал пихать к Лохматому небольшую красную обувку со странным белым носком.

– Лапоть… тебе принес!
– Разве это лапоть? И он же новый… – опешил Лохматый.
– Нет! Он ношеный. Хозяйка его надевала, я сам видел. И какая тебе теперь разница? – яростно прокричал Федька. – А ну полезай!

Это все было неправильно. И не просто неправильно – ужасно, невозможно, невероятно, неописуемо, и Лохматого затрясло от одной мысли о том, что он должен сделать. Это шло в разрез со всеми бережно лелеянными традициями, на которых он строил свою маленькую и незаметную для людей жизнь. Но привычный мир распадался у него на глазах вместе с бревенчатой стеной старого дома. И тогда Лохматый еще раз окинул взглядом обломки, оставшиеся от его дома, зажмурился и прыгнул в ботинок.

***

– Кис-кис... Федька, это что, мой кед? – молодой голос звенел, как стекло и медь. – А я его обыскалась! Спасибо, давай поставим его на место.

Стукнула дверца шкафа, прошуршали шаги. В щель от неплотно закрытой дверцы как бы нехотя просачивался золотистый свет, пахло хлебом, печеными яблоками, а еще чем-то таким, чего Лохматый точно никогда не пробовал.

– Ну, с новосельем. Если что – зови, – шепнул Федька, проскользнув мимо шкафа, и устремился на кухню вслед за хозяйкой.

Сказка о Самайне и его сестре Остаре

Садитесь поближе к камину, дети. Маргарет, разве можно брата за волосы таскать? И ты, Роберт, тоже хорош — напугал сестру привидениями, а она теперь спать боится. Эх, дети, нет в этом доме никаких привидений. Мы с вашим отцом, когда были такими же юными, здесь все уголки облазили и ни одного даже самого завалящего привиденьица не нашли, но сказок о них рассказали изрядно, что было, то было. Смотрите, не шалите, а то распихают вас во пансионам, как нас с вашим отцом когда-то, и будете видеться раз в сто лет. Не переживайте, ваш отец вернется, но, сами видите, как дороги снегом замело, значит, Самайн уже успел собрать свой урожай. Кто такой Самайн? Подождите не егозите, сейчас найду свою верную трубку и все вам расскажу. Трубочка эта, знаете ли, такого на своем веку повидала, что на сотню историй наберется. Носило нас по свету словно листья по осени, а вот и кисет… ваш-то отец никогда в табаке не разбирался, так что я свой привезла. Что ж, хотели историю о Самайне, так слушайте, только чур не шалить, а то сдам вам на поруки к няне и останетесь с носом. Что же до Самайна, то кто он таков и откуда взялся, не ведают и сказочники, но свои предположения строить никто не мешал. Коли вы моего мнения спросите, так отвечу я, что он не иначе как сын самого горбатого короля зимы, который на нас из Полярии зиму каждый год насылает. Ох и злющий же этот король, но и Самайн не промах, каждый год его с носом оставляет, забирая все самые красивые листья да ягоды. Порой говорят, что Самайн выглядит как мальчишка и пахнет дымом и палой листвой, а волосы его рыжие прямо как у меня когда-то. А кто-то мамой клянется, что это молодой человек в черном пальто, глаза которого словно заволокло осенним туманом. Кому-то он являлся и в образе старика в шляпе из вороньих перьев, а кому-то и вовсе лишь тонюсенькой тенью на закате солнечном. Издревле бродит Самайн по свету и слушает сказки, которые дети рассказывают друг другу. Да-да, сорванцы, будьте уверенны, ваши сказки он тоже слышал. Собирает он их словно ты, Роберт, свою коллекцию марок с дирижаблями и помнит каждую наизусть. Вырастая дети частенько забывают свои сказки, а без сказок, знаете ли, умирать очень страшно и тяжело. Вот скажите мне — какой умирающий перед смертью потянется к учебнику физики, а какой к газете? Конечно, безумцев всяких хватает, но речь сейчас не о них. Не бойтесь сквозняка, это просто ветер шепчет мне продолжение сказки, сейчас как пригрожу ему трубкой, так он сразу оставит нас в покое. Вот видите? А вы боялись… И вот в час, когда человек умирает, он слышит вдруг вкрадчивый голос, который рассказывает ему ту самую сказку, которую человек этот сочинил будучи ребенком. Сейчас вы еще юны и не цените свои сказки, но поверьте, придет время, и они будут для вас дороже золота, с которым так носится ваш отец. Так ходит осенью Самайн и собирает свои сказки словно жатву, пока зима не вступит в свои права. Зима эта словно ледяная завеса отделяет его от той, которую он хотел бы увидеть больше всего на свете — его сестры Остары. Ну-ка, Маргарет, приглуши радио, а то я собственного голоса не слышу. Не обманывайтесь, если вас ослепит золото ее волос, они холодны, словно лед, а под кожей ее словно под снегом струится талая вода. Да, Остара далека и прекрасна, точно солнце ранней весной. Она муза поэтов, холодный ветер, ледяные пальцы которого скользят по шее странников, пробираясь до самого сердца, а голосом ее говорил любой, кто хотя бы раз был влюблен. Словно зерно сеет она вдохновение, и взрастает то в сердцах людей, чтобы не боялись они жить и рассказывать свои сказки, которые однажды непременно услышит ее брат. Когда-то давно их разлучил горбатый король зимы за то, что дети играли с солнцем и забросили его на небо, а то возьми да и растопи весь снег. Сердце горбатого короля зимы давно уже превратилось в старую грязную ледышку, и любил он снег больше своих детей. Разозлился он, когда недосчитался снега, и разлучил своих детей навек, чтобы в разлуке забыли они о своих сказках и играх и уж тем более не морочили этими проказами головы добропорядочных людей. С тех пор больше всего на свете Остара хочет встретиться с Самайном, а Самайн с Остарой. Говорят, что это произойдет, когда родится сказочник, который расскажет такую сказку, которая растопила бы сердце самого горбатого короля зимы. Слышите? Снова ветер взвыл, это Самайн Остару зовёт. Ну, чего загрустили? Это всего лишь сказка, я их много знаю. Обещаю, пока буду у вас в гостях, расскажу их целую сотню. Вот снова слышите? Это уже не ветер, а машина. Давайте, бегите встречать отца, а я пока тут у камина свою трубочку докурю. Скажите ему, чтобы зашел в гостиную, у меня тоже для него одна сказка припасена.

Вероятно авторство Мария Неизвестная, но это не точно)

Про снег и безделье. Анна Шикова

– К черту! – кричит Уна, грохая об пол ледяной подсвечник. – К черту, понятно?! Кчерту-кчерту-кчерту!

Вещи из льда вокруг нее разлетаются как бы сами собой, лопаются от мороза и холодной ярости. Юношеские истерики они такие. Ханту вообще временами натурально сходит с ума, но в такие моменты он обычно ретируется куда подальше, в горы, где вечный холод и нет никого, кому бы он мог навредить.

– Уна, – говорю я ласково, и тут же прячусь за дверь, чтобы не получить сосулькой в лоб. Мне-то, собственно, ничего не будет, но шишка получится знатная. – Унушка, хорошая моя, ну незачем так бесится, ну, положи, пожалуйста, снежный шар, он мне очень нравится, не надо его разбивать.

Как ни странно, слова мои на нее действуют, и даже милая сердцу безделушка остается целой, хотя Уна смотрит на меня так, словно собирается врезать, но это она только смотрит, что лед трещит.
Я выхожу из своего укрытия, подняв руки вверх, мимоходом оцениваю обстановку – от роскошного убранства комнаты не осталось и одной целой сосульки, но это не главная проблема.

Главная проблема сейчас стоит растерянно посреди разгромленной комнаты и шмыгает носом, потому как гнев, это, конечно, отлично, но недолговечно, и справится с обидой он помогает из рук вон плохо. И Уна от криков переходит к слезам, бухнувшись прямо на колени.

По счастью, как справляться с плачущими людьми, я знаю куда лучше, – не впервой все ж – и уже через минуту мы с Уной вдвоем сидим на растрескавшемся ледяном полу, Уна ревет, а я… ну, глажу ее по голове и говорю, что все обязательно будет хорошо, если не прямо сейчас, то через полчаса точно, а если не будет, то мы еще что-нибудь придумаем.
Ни то чтобы Уне от этого сильно легче, но такова уж сила простых заклинаний, почти молитв: все-будет-хорошо-все-будет-хорошо-все-будет-хорошо. Аминь.

Когда я родился, молитв еще не придумали, а вот, и меня постигла та же участь. Смешно.

Нет, правда смешно.

– Почему он опять не взял меня с собой? – хнычет Уна, и ее слезы капают мне на сердце, где и превращаются в колючие льдинки, прямо как в сказке о Снежной Королеве, да только я ведь не Кай, сердцу моему не холодно, но больно. – Знает же, как мне тут тоскливо.

Вздыхаю и молчу. Это у них у всех рано или поздно случается. Когда зима отступает, мы вынуждены возвращаться в свои исконные земли, где только холод, лед, и снег, снег, снег… Поначалу даже приятно, однако Уна права – год от года все тоскливее.

Ну, ей.

Мне-то давно пора привыкнуть.

– Но мы же очень хорошо потрудились этой зимой, – говорю я примирительно. – И сейчас пора отдыхать.

Легко сказать – отдыхать. Я становлюсь все сонливее с пробуждением весны, и летом, обычно, дрыхну, в то время как мои брат и сестры мучаются от безделья и тоски. Йорин научил нас быть, но не объяснил – как. Досадное упущение.

Уна бурчит что-то похожее, только ругается при этом страшно, и я легонько похлопываю ее по плечу: но-но, мол.
– Йорин говорит, что мы слишком маленькие, – фыркает она обиженно. – Сидите, говорит, тихо, пока не дорастете, а то «не поседели еще, чтобы деда учить».

– Правда, – соглашаюсь я.

Уна бодает меня светлой головой в знак протеста, но молчит и сопит. Ей, бедняжке, тяжелей остальных: Ханту все-таки охотник и привык к отшельничеству, а Мареляй давно уж разучилась скучать, я, правда сказать, и не знаю, где она сейчас. Уна скребет ноготками ледяной паркет и вздыхает.

– Знаешь что, – говорю я, и щурюсь хитро: Йорин нас, конечно, не одобрит, но Йорин сейчас далеко. – Собирайся-ка да седлай Борея.
Сестра моя пищит и вскакивает.

– И шапку не забудь надеть! – кричу ей вслед.

…

– Ерунда какая-то, – говорит мне Лешка, задрав голову, ну, то есть, я предполагаю, что «задрав»: сама-то стою как клуша, разинув рот, пялюсь в условно облачное небо, еще минуту назад совершенно лазурное.

– Ерунда, – подтверждаю я, подставляя ладони под крупный, настоящими хлопьями слетающий снег, ну совершенно невозможный в мае, в апреле еще допустимый, но в мае-то!

Мы с Лешкой стоим посреди главного проспекта города, как дураки, одетые в шорты и футболки, уже почти по лодыжки в пушистом декабрьском снегу.

Откуда-то сверху до меня доносится звонкий девичий смех и чей-то грудной хохот.